Неплохим стрелком был возмутитель спокойствия Евгений ПАНФИЛОВ. Год назад, после его неожиданной кончины, многие поговаривали о превращении "Балета Панфилова" в музей и о том, что нет харизматической личности, способной возглавить театр.
Cостоявшаяся недавно премьера, похоже, демонстрирует обратное. В этом году "Балет Панфилова" стал участником нескольких фестивалей, конкурсов, гастрольных представлений. И что скрывать, интерес в России к театру был подогрет трагической и скандальной гибелью его руководителя. Так что театру засиживаться было некогда – он был востребован.
Однако за год не вышло ни одной премьеры, в то время как сам Панфилов ставил по 4-5 новинок за сезон. И вот театр разродился долгожданной постановкой – "Черный квадрат". Ее автор – ведущий солист театра, танцор, обладающий завораживающим магнетизмом, – Сергей Райник. Это его называли "преемником" Панфилова. Балет был принят публикой с восторгом. По крайней мере, на премьере Сергей был публично назван "новым художником" театра, из чего, по всей видимости, можно сделать вывод, что очередные новые постановки не заставят себя ждать.
– Сергей, Вы учились балету в институте культуры. Почему не в хореографическом училище, которое, вроде бы, считается престижней?
– Насчет престижа могу сказать, что в институте культуры в свое время была очень сильная кафедра. А в хореографическое не пошел по простой банальности: пропустил возраст поступления. С детства я активно занимался спортом (что, кстати, считаю полезным для себя до сих пор), а танцевать начал лет в 14. Танцевал у отца, в его коллективе "Ляллен". После школы у меня было две дороги: единоборства и современный балет.
– Почему не классический?
– Возможно, классического балета было недостаточно для моего темперамента. К тому же, отец занимался свободной пластикой. Он сочинял дома, и я был свидетелем рождения танца. Все это происходило под интересные и редкие для того времени записи: "Спейс", фьюжн, джаз. Я смотрел, как он двигался, и для меня было уже понятно, что буду заниматься танцами.
– Потом была стажировка в училище. Что она дала?
– Училище дисциплинирует. К тому же, я бы не сказал, что был блистательным танцовщиком, потому что в институте меня готовили к карьере педагога-репетитора. То, что попал к Панфилову, было совершенной случайностью.
– Как это произошло?
– Евгений Алексеевич, естественно, был моим кумиром, я ходил на все его спектакли. Блистательны были Наташа Данилова, Муса Аздоев, Наташа Масленникова. Мне даже не хватало смелости подумать, что смогу попасть к Мастеру.
Дело в том, что я очень люблю импровизировать и, заканчивая институт, танцевал около 25 балетных миниатюр. По счастливой случайности и велению судьбы председателем комиссии был Панфилов. В принципе, мы были знакомы – он учился с моим отцом на одном курсе. В театре Панфилова в это время случился очередной, как я его называю, "синусоидный" кризис – дефицит танцовщиков. И он сказал мне: "Попробуй". Это "попробуй" переросло в 10 лет.
– Что дало обучение в школе American Dance Festival?
– Во-первых, многие думают, что "модерн" – очень широкое понятие. На самом деле, в его рамках существует около 5-7 направлений, каждое из которых имеет свою движенческую традицию. В классическом балете каждое движение имеет индивидуальное название, которое занесено в анналы и доступно для разучивания. То же самое происходит и с современным балетом: это танец, основанный на технике, а не свободное творчество.
Но здесь этому никто не учит, и тем более не учил 9 лет назад. Были какие-то редкие видеокассеты со спектаклей Бежара, Ролана Пети, Вильяма Форсайта. Но как этому "научаются", мы не знали. В Америке мы были поражены, что ведущие танцовщики зарубежных трупп обладают таким знанием, и мы думали, что они, наверное, очень талантливые люди. На самом же деле все не совсем так. Они просто были обучены технике танца модерн.
Там я освоил сразу несколько разных техник: джаза, ортодоксального модерн-данса Марты Грехам. Это азы модерна. Еще был очень интересный черный парень из Нью-Йорка, его стиль я бы определил как "магический модерн". Его уроки для меня стали любимыми. Мы называли его "Черный колдун из Гарлема" Джон Браун. Он очень продвинут в области спиритуале, очень странный человек, двигающийся, как кошка, и вообще не от мира сего. Его манера завораживала, хотя он не делал ничего сложного.
Во-вторых, Америка меня избавила от комплекса, что человек, не окончивший училище, не может стать профессионалом. Я увидел множество артистов, начавших карьеру в 15-18 лет и танцевавших великолепно. Стало понятно, что начинать можно и не с 10 лет, во всяком случае, в модерн-танце.
– Какому из освоенных стилей Вы следуете?
– В нашем театре нет следования одному какому-то стилю. К каждому спектаклю подбирается свой и обрабатывается индивидуальным видением постановщика. Панфилов мог сам продуцировать стиль в зависимости от материала, которым занимался.
– Вы не находите, что последние вещи Панфилова слишком мрачные?
– Пожалуй, да. Человек становится старше, мудрее. "Уроки нежности" пронизаны, извините за тавтологию, нежностью. Великолепная музыка… Как ему удалось подобрать такой коллаж – для меня загадка. Финал "БлокАды", когда звучит "Весна на Заречной улице", – это пронзительная мелодрама. Мне сложно сейчас проанализировать его творчество последних лет, потому что все так близко... Надо вернуться к этому через какое-то время.
– Вас называют "ретранслятором Панфилова". Как Вы относитесь к такой характеристике?
– Абсолютно нормально. Почему бы не быть ретранслятором гениального человека! Я – с удовольствием. Чем больше человек впитает, тем больше в свое время отдаст.
Мне повезло танцевать культовые партии за Евгением Алексеевичем. Это очень сложно. Первой была роль Тарзана в "Золушке. Часть 2". Я готовился, как никогда. Всю партию я выучил наизусть, хотя обычно оставляю место для свободного творчества. С точностью копировал каждое движение Панфилова, хотя у него самого импровизации было процентов 70, не меньше.
Потом Евгений Алексеевич посоветовал мне расслабиться. И у моего персонажа появилась своя окраска. У Панфилова Тарзан более атлетичный, нахальный (в хорошем смысле), а у меня – сладострастный, нимфообразный.
При наличии хорошей интуиции, чтобы увидеть великое, нет нужды смотреть на него издалека. Я знал, что Панфилов – человек гениальный. Было сложно, тяжело, даже невозможно рядом с ним, но когда мишура спадает, понимаешь, что живешь с гением конца 20 – начала 21 века. Работай и радуйся.
– Какие трудности Вы имеете в виду?
– Тяжело было ужиться с некоторыми его человеческими качествами: сменой настроений и пронзительным ощущением правды. Он не терпел фальши ни под каким соусом. С ним невозможно было интриговать. И периодические депрессии: 4 труппы он тащил на себе. Но я не припомню, чтобы он не пришел или опоздал на репетицию.
– Вам интереснее работать над сюжетными или бессюжетными балетами?
– Сюжетные подразумевают более точную философию отношений между персонажами. Для меня в этом плане интересна работа над партией Тибальда в "Ромео и Джульетте". Тибальд, которого я танцевал 7 лет назад и которого танцую сейчас, – два совершенно разных персонажа. Есть шаблонное восприятие этого героя как озлобленной фигуры, которая ненавидит себя и весь мир. Темперамента для такого запала у меня было два вагона и две телеги. Потом одна краска мне стала скучна. Панфилов, кстати, меня критиковал за такое прочтение и говорил: "Мягче, мягче".
А потом в театре случилась катастрофа: некому было играть Ромео. Больше всех на эту роль не подходил я. Тем более что никогда не танцевал, что называется, рафинированного героя-любовника. Но знаете, чем гений отличается от таланта? Талант бьет в десятку, а гений – в мишень, которую еще никто не видит. С Панфиловым такое случалось постоянно.
Пресс этих двух персонажей, думаю, и сделал меня более сдержанным, ну, и милым, что ли. Когда я вернулся к Тибальду, то стал интерпретировать его совершенно по-другому. Сейчас это несколько уставший взрослый мужчина, которого раздражает любой диссонанс, который происходит вне него.
– Можно ли это сказать о Вас в жизни?
– Пожалуй, я стал более домашним, мне скучно многое, что происходит вне театра. Искусство и семья – вот мои сегодняшние интересы. Дай бог, чтобы сил хватило на них.
– А как же толпы поклонниц?
– Это не так просто, как кажется. Телефон можно достать… Но, как мне говорят, у меня вид не очень дружелюбный, поэтому только самые обезбашенные прорываются за кулисы. Но есть и хорошие поклонники.
– Музыка для Вас – главный генератор идей?
– Я совершенно сумасшедший от музыки, она для меня – все. К ней я отношусь чрезвычайно требовательно, тщательно отбираю по той простой причине, что мне бы не хотелось банальностей. Отдыхать под музыку я не умею – только танцевать и сочинять. Когда я вижу людей на пляже с плеерами, думаю: господи, как они могут? Кайф, когда ты сталкиваешься с тканью музыки в процессе творчества, и кайф от отдыха под музыку – это, как пустыня и оазис – два совершенно разных наслаждения.
